— И к чему ты пришел? — спросил Петрес, умело скрывая вздох облегчения.

— Лишь к одному, отче. Перестал размышлять об этом навсегда. С тех пор я с ужасом гоню от себя любое искушение продолжить изыскания. Ибо они ведут лишь к голому знанию. А знание — лишь инструмент, которым можно забить гвоздь, а можно размозжить палец. И хорошо, если только себе.

— Так что же, ты вообще отказался от знаний?

— Нет, отче, как можно? Простите меня, грешного, я, наверное, неточно выразился. Скажу иначе: уж если искать знаний, так тех, что полезны для души. В книгах святых отцов говорится, как победить не сам Хаос, но ту его часть, что растет в нас самих. Сражаться со злом перед тобой куда проще, чем залатать червоточину в самом себе, вот только пользы от этого, почитай, никакой. Так я и понял, что лишь избавляясь от зла в самих себе, мы одолеем Хаос, который впустили в мир пятеро проклятых. — Жосар замолчал, поперхнувшись, и отхлебнул немного вина, переводя дух. — Все это я понял, когда стоял лицом к лицу с собственным отражением, и видел лишь стыд и сожаление о содеянном. Через несколько очень долгих дней мне довелось нести гроб на похоронах… кажется, умерла тетя моего приятеля. Или дядя… Так вот, когда священник начал отпевать мертвеца, я вдруг понял, что в самом деле верю его словам. Что душа покойника действительно уходит куда-то, где с ней поступят по справедливости. В ту самую Обитель Порядка, о которой говорится в Кодексуме, где каждого ждет воздаяние по делам его. И что чем ближе мы становимся к Творцу в этой жизни, тем ближе будем и в той. Тогда я понял, что в этой вере — спасение. И понял также, что если я обрел ее, то обретут и другие — рано или поздно, но мир излечится от полученных ран. В тот день, когда все вокруг плакали, я улыбался, потому что смерть меня больше не печалила. Тогда-то я и понял, что должен стать священником — чтобы разбудить эту веру в других душах, чтобы наполнить их молитвы смыслом, чтобы… — юноша все же подавился вином и, вовсе побагровев, принялся откашливаться.

— Чтобы они спаслись, — пробормотал митрополит, и отец Жосар яростно закивал.

— Я уже три года наблюдаю за отцом Рарогом, — просипел он, осторожно переводя дыхания, — и восхищаюсь им от всей души. Ведь говоря откровенно, он и ему подобные — порождения Хаоса. Но послушайте его речи! Посмотрите, какой кротостью светятся его глаза! Что ему до глупых вопросов — кто сильнее, Хаос или Порядок? Ему важен только Творец, который, как он знает, — спасение. А Хаос — гибель. И другие знания, отче, ему не нужны, потому что не ими вымощена дорога к Творцу. Есть же притча о любопытном монахе — когда Искажение обещало отшельнику ответить на любой вопрос, за который тот готов отдать год жизни. Бедняга умер, так и не добравшись до истины, потому что когда получал один ответ, ему сразу хотелось что-то уточнить или дополнить. Вот так и мы — стоит слепо погнаться за знанием, забыв о вере, как погрязнешь в сомнениях и окончательно себя потеряешь. А если веруешь — сомнениям потакать нельзя, с ними нужно бороться. Я неустанно благодарю Творца за эту простую и великую истину.

Трапезу заканчивали в тишине. Жосар не смел поднять головы, а митрополит задумчиво разделался с рыбой, поднялся, встряхнул, значительно, животом, молча благословил юношу и удалился.

А месяц спустя пришел святейший указ: назначить отца Жосара настоятелем нового храма в Рыбацком квартале. Никто из знакомых молодого человека не удивился, когда известие, от которого у многих поджилки бы затряслись, привело того в прекрасное расположение духа. А суровые рыбаки, их усталые жены и пропахшие отцовской добычей дети во все глаза смотрели, как среди рабочих, что облепили недостроенный храм, объявился невысокий священник, засучил рукава и принялся за дело наравне с остальными.

Еще две недели спустя строительство завершилось, и Жосар, к вящему удивлению Вимсбергской епархии, тут же отказался от охраны храма.

Митрополит не прогадал. Жители Рыбацкого, которые доселе обходились единственной небольшой, пусть и уютной церквушкой на самой окраине квартала, с каким-то робким облегчением потянулись в новый дом Порядка. И если в первые дни голос нового священника эхом отлетал от стен полупустого зала, то вскоре каждое слово уже оседало на открытых ему душах.

Но взглянем на отца Жосара четыре года спустя после судьбоносного ужина с митрополитом. Этой ночью он сидит в маленькой келье при храме после службы в честь начала Сезона Изобилия и отдыхает. Только что ушел призванный на помощь священник из малого Рыбацкого храма, и унес последние отзвуки недавнего шума. Всего оборот назад церковь ломилась от прихожан, и каждого непременно нужно было выслушать и дать напутствие. Иначе нельзя, — рыбаки уходят на долгий лов. Дни и ночи в лодке, наедине с океаном — без благословения Творца придется нелегко.

Сам Жосар с малолетства плавал разве что в океане науки, а после с головой утонул в делах церковных, так что радость рыбалки ему неведома. Зато у него свой улов — в антикварной лавке случайно обнаружилась старая неприглядная книжица с затейливыми каракулями, в которых пытливый глаз Жосара быстро распознал древнецвергольдский. Уже на титульном листе священник едва не упал в обморок — его чуть более чем скудных познаний в мертвом языке хватило, чтобы понять — перед ним были те самые откровения Брегга Северного, которые старый отшельник предал бумаге всего за несколько лет до Раскола. Известно было, что хотя рукопись считалась утерянной во Время Безумия, существовало несколько печатных копий, но найти их до сих пор не удавалось. Стоит ли говорить, что отец Жосар, не торгуясь, отдал за книгу две серебряных монеты и немедленно побежал к себе в келью.

Сезон начался, рыбаки уплыли, и в ближайшие недели в храм заглянет хорошо если десяток одушевленных, да и то, скорее всего, будет только в субботу. А если уж говорить совсем откровенно, так может и вообще никто не заглянуть — пока мужья выходят в море, для их жен самое время наведаться к подругам, разобрать благоверных по косточкам, перемыть каждую, поставить на место, да притом и по хозяйству успеть. Отец Жосар их не осуждает. Он вообще никогда и никого не осуждает — не считает себя вправе.

А в этот сегмент он вообще забыл обо всем, кроме плохо скрепленных, желто-серых в свете лучины листов, которые так и норовят рассыпаться от неосторожного прикосновения. Едва дыша, он прижимает большим пальцем страницу древнецвергольдского словаря с последним непонятным словом, и застывает, не в силах отвести взгляд от страниц, содержимое которых ровной струей переливается ему прямо в голову и кругами расходится по глади души.

Конечно, в какой-то момент он замечает запах гари и даже видит, как ярко светится на стене святой Круг, символ Порядка. Обычно такое случается, когда рядом оказываются Тронутые. Отец Жосар особенно рад таким прихожанам, ибо уверен — те неудобства, что испытывают в церкви меченные Хаосом души, лишь подчеркивают искренность их веры.

Но даже в самые богатые на Тронутых дни такого еще не было. Круг раскалился, да так, что в маленькой комнатке становится ощутимо тепло. Чу, тихий хлопок об пол. И еще, и еще. Да Круг же плавится! Горячие капли золота стекают по притолоке и падают вниз! Еще мгновение — и весь символ проливается на пол коротким и жгучим дождем. Лужица быстро застывает, превращается в черный бесформенный комок. К запаху паленой древесины примешивается еще один — так пахнут змеи жарким летом. Легкий пинок — и мертвый слиток металла отброшен в сторону. В келью, пригибаясь, шагают трое: один высок, но худ, второй и третий — ростом пониже, но приземисты. Большего не увидеть — на всех непромокаемые плащи с глубокими капюшонами, и в полумраке кельи, где всего света — одна лучина, разглядеть лица не получается.